Целлюлоза

Часть 1
Пришла как-то в тир простреленная мишень. Хотела найти работу. А ее не приняли. Говорят: «Не годишься ты». А прострелена она была в семерку. «Может, пригожусь какому меткому стрелку?». Но ее все равно не взяли. Однако, как-то в тире кончилась бумага. И ее пригласили на собеседование. Сказали, возьмут, если она найдет карандаш, который обведет ее дырку и тем самым аннулирует попадание. И отправилась мишень искать карандаш. Он нашелся в баре. Сидел и пил вискарь за столиком. Карандаш был подонком, да еще и тупым. Диалог с ним не складывался. Он требовал денег на выпивку, а их у мишени не было. Работы-то нет. Тогда карандаш выдвинул условия. Оказалось, что дерево, от которого он произошёл, мечтало о том, чтобы после смерти из него сделали стрелы для лука. Ну, передалась эта мечта тупому карандашу через сложные генетические лабиринты. Проткну я тебя и обведу тогда обе твоих дырки. Мишень задумалась. Тут с одной дырой еле взяли, а с двумя-то куда? Выхода не было. И мишень согласилась. Конечно же, он метил в десятку. Но это было недопустимо. Тут уж точно нечего будет делать в тире. И сторговались на восьмерке. Карандаш снял самый дешевый номер в отеле у бара. Мишень легла на кровать и зажмурилась. И вот мерзкий карандаш начал свое дело. Медленно стал впиваться своим коротким тупым грифелем в мишень. Это оказалось намного больнее, чем из пистолета. Мишень была к такому не готова. Но отступать было нельзя. Дело нужно завершить. От скрежета разрываемой бумаги выступали слезы. Мишень начала коробиться от влаги. В итоге карандаш закрыл свой деревянный гештальт. Далее он выполнил обещанное. Криво и блекло обвел два отверстия. Мишень быстро собралась и убежала, а тот остался кайфовать. Номер был проплачен до утра.

Часть 2
В тире на мишень смотрели с укором. Словно со шланга холодной водой окатили. «Ладно, но отправим тебя на стрельбы из крупного калибра. Нужно повышать дозировки. Как с наркотиками».
И вывесили мишень в тире. Из чего только в нее не стреляли. Пули со свистом прошивали тонкую бумагу. Самых разных калибров. Сначала было страшно, но вскоре она даже не чувствовала этих проникновений. Вот смена закончилась. Прозвучала команда «Оружие на проверку». Стрелки достали магазины. Мишень сняли и стали рассматривать. Зрелище жуткое. Дыры, вырванные клочья, но десятка осталась нетронутой. Стрелок был растяпой, либо ствол кривой. Мишени заплатили и отпустили. Хромая и искореженная, она отправилась домой. Тело ныло. Места живого на ней не было. И вот на пути ей встретился знакомый бар. Она решила зайти. Не хотелось идти домой в таком виде. Там хозяйка квартиры, противная половая тряпка. И завтра еще день квартплаты. И вот уже лисьи глаза бармена косились на нее с прищуром подозрения. И тупой карандаш тут так и сидит. Правда, грифель его совсем уже сточился до дерева. Но на этот раз, деньги уже имелись. Правда, немного. Как раз на квартплату и пару рюмок разбавленного ПВА. Клей обжег нутро и стал местами сочиться из пробоин. Голова закружилась. Карандаш нес какую-то чепуху, которая то и дело выпадала у него из рук. Он поднимал ее, отряхивал и пытался опять приладить к мишени. Затем вторая рюмка. Чепуха начала разрастаться в хрень. И местами даже в дикую. Лесную. Проснулась мишень только утром. Мерзкий свет принес дурные вести, окутывая собой стены и убранство знакомого дешевого номера. Затем нахлынула резкая боль вместе с воспоминаниями о вчерашней работе. Из десятки торчал пьяный, спящий карандаш. Денег тоже не оказалось.

Часть 3
Вернулась мишень домой. Дом ее не ждал. Станы были чужими, а пол не родной. Стала мишень собирать пожитки. Это было не сложно. У нее была только фотография ксерокса, в которого она была когда-то влюблена и мечтала, что у них будет много экземпляров детей. Но не свела их судьба. Не сошлись звезды.
Она отправилась на переработку. Труба перерабатывающего завода возвышалась над городом в конце улицы. Мишень всю жизнь ждала встречи с этой трубой, но знала, что это неизбежно. И это ожидание было мучительным. Отравляющим всё её существование. Переработка - неприятный процесс. Никто о ней ничего не знал. Все только боялись. А мишени нравилась ее жизнь. Нравилось то внимание, которое фокусировал на ней стрелок. Когда целился. И вот эта жизнь подошла к концу. Как и улица под ногами. Ворота завода смотрели на нее с высоты. Затем раздался скрип, они раздвинулись. В нос ударил запах горелой надежды. Именно ей питалась огромная труба, подпирающая небо сизым дымом. Надежду забрали сразу же, прямо на КПП. Вокруг было много народу. Целая очередь. Крышка от картонной коробки, папка, толпа вчерашних газет, журнал "Молодость", надорванный конверт и скомканное письмо. Все сдавали надежду и ждали, когда им выдадут безразличие или сердечный холод. Мишень заняла очередь за мятым фото бывшего. И очередь, как на зло, подошла очень быстро. Новенькое безразличие растекалось по порам. Оно давало легкость, которая уже и не особо была нужна. Все шли к конвейеру, до которого, если честно, уже не было особо дела. Даже лень было о чем-то сожалеть.

Часть 4
Темнота рассеивалась, и слышались тихие голоса. Мишень пришла в себя. Ее кто-то держал за обе руки. Затем где-то очень близко прозвучало "Привет". Затем еще одно, и еще. Позже выяснилось, что мишень теперь часть рулона туалетной бумаги. А вернее одна ее секция. Целый хоровод озорных листков, разделенных перфорацией. Все сразу же подружились и перезнакомились. Затем решили провести расчет по порядку. Выяснилось что мишень девяносто пятая, а всего сто. Хозяйка рулона, большая Бэлла, ходила в туалет ежедневно. Два раза по-маленькому и раз по-большому. В первом случае тратила три листка, во втором девять. Тут уже можно было высчитать примерный остаток жизни и свое назначение. Этим как раз и занимался левый сосед мишени. В прошлой жизни он был женским журналом, в котором была целая статья про нумерологию и гороскоп на неделю. В итоге выяснилось, что мишень попадет, скорее всего, на сеанс по маленькому. Но вскоре большая Белла простудилась и начала сморкаться в туалетную бумагу. Вся логика рухнула, и пришлось считать все заново. Но был и плюс в этом. Белла стала носить рулон с собой. Так мишень и ее друзья смогли посмотреть мир. Слава богу, что Белла была невоспитанной дамой и часто сморкалась в публичных местах. Доставая рулон из сумочки. Рулон нес потери, но жертвы были оправданы. Так все увидели чебуречную на рынке, остановку, подземный переход и Эрмитаж. Причем Эрмитаж дважды. Белла там сначала высморкалась, а потом еще и пошла в туалет. В принципе, за этим она туда и приходила.
Рулон утончался, насморк прошел, но вот вдруг все ощутили холодный горный воздух. Был черед по-большому. Оказалось, что хозяйка выехала на пикник в лес. И в данный момент мостилась под кустом. Боже, только бы она не отравилась на этом пикнике. Иначе рулон растает как снегурка у батареи. Вот толстые пальцы оторвали троих от рулона. И о, боже! Белла, потеряла равновесие и упала. Рулон выскочил из руки и покатился к обрыву, разматываясь в белую дорожку. «Нееееееееет!» - кричала Белла. Мощный порыв ветра подхватил рулон.

Часть 5
Бумага размоталась в стройную ленту. Ее наполнял восторг полета. Листочки еще крепче сцепились ручками. Они извивались на ветру, словно японский белый дракон, очерчивая невидимые силуэты воздушных потоков. Кричащая Белла отдалялась от них. С высоты стало видно, что она все же отравилась на этом пикнике и находилась в безвыходной ситуации. Ее окружали исключительно хвойные деревья. Еще долго была видна ее гримаса отчаяния и гнева. Выяснилось, что все происходило на горе, и перед взором друзей открылся дивный вид на маленькую деревушку. Высота была фантастическая. Никто не мог и подумать, что обычному рулону туалетной бумаги доведется такое увидеть. Мир был так велик и бесподобен. Даже двойной листок в клеточку из ученической тетради не мог мечтать о таком. А ведь из них часто делали самолетики и запускали из окон многоэтажных домов. Этот полет был подобен еще одной прожитой жизни.
Ветер стихал и высота падала. Белая лента приближалась к домику с соломенной крышей. Рулон начал кружить вокруг уютной постройки. Внезапно по телу всех листочков пробежало приятное прикосновение тёплого воздуха, который источала печная труба. Этот поток подбросил всех вверх. Вдруг из струи серого дыма выскочила искорка. Она улыбнулась и побежала по рулону к мишени. «Какие вы сладенькие! Давайте дружить!» - закричала она. - Как я рада, что вас повстречала!». От ее острых каблучков расходились горелые дыры. Словно порталы в пустоту, очерченные оранжевым свечением. Она приближалась и росла с каждым шагом. Листки вопили от боли и страха. И вот ее открытая ладонь потянулась к мишени. Рулон потерял свою парусность из-за образовавшихся дыр и лёг на соломенную крышу. Языки пламени обступили мишень. Искорка уже пылала огнем. Мишень протянула руку и ощутила прилив странной силы. Чувство, которое она ранее не встречала. Она слилась с искоркой и ощутила ее невероятный голод. А еще азарт и ненависть. Лютую ненависть ко всему сущему, горящему, плавящемуся и поддерживающему горение.
Затем невероятный вкус сухой соломы. Но голод только усиливался. Мишень начала впиваться всеми своими частями в крышу. В ее руках стройные веточки превращались в пепел. Воздух наполнялся запахами гари. Вот уже мишень стала размером с крышу, а аппетит все рос. Соразмерно ее масштабу. Она просунула голову в образовавшуюся дыру и увидела чердак. Залежи сухих старых предметов. Она начала пробовать их на вкус. Затем впилась зубами в деревянные балки, из которых состояло перекрытие. И вот с треском она рухнула на первый этаж. Домик был очень уютный и аппетитный. Стены оказались из брёвен. Шторы были аперитивом. Под ее демоническим взглядом трескались стекла, вспучивалась краска и кожа людей, выбегающих из-под обваливающейся крыши. Она видела все одновременно. Ощущала каждую пору каждого предмета. На столе стояла баночка, из которой торчал карандаш. Она приблизилась. Карандаш начал темнеть. Он взглянул на мишень. Его взгляд был спокоен. Словно он узнал ее. Хоть этот был и не тот самый. Внутри него таилась черная графитовая душа. Он уже проходил через подобное. Его стержень был неуязвим. А деревянная оболочка словно только мешала. Мишень почувствовала новый прилив злости. Она была бессильна! Жар ее злобы заполнял все помещение и даже вырывался наружу. Сквозь окна и дверные проёмы! Скорость росла. Все предметы ее одновременно наполняли и опустошали! Вскоре все, до чего она могла дотянуться, выгорело. Обугленные брёвна теряли вкус. Сила таяла. Она металась вихрем по останкам дома. Стали слышны звуки паники и какой-то возни. Она вгрызалась в угли красными точками, искрилась. Злость начала выходить из неё чёрным дымом. Стал виден лес и соседние дома. До них было не дотянуться. Появилась отдышка. Оставались фрагменты деревянного пола. Она почувствовала слабость. Захотелось лечь и свернуться калачиком на этих остатках. Все вокруг стало черным. Еще через время пламя исчезло, и в ее нутро начал стучаться спокойный холод. Она уже не ощущала своих границ, она была словно повсюду.

Будто все, чего она коснулась, стало ее частью. Снова безразличие стало заполнять пустоты ее души. Как тогда на фабрике. Она почувствовала притяжение земли. Ее заливали водой. Вода обволакивала и тянула под землю. В обнимающую темноту. Все прежние обиды и переживания не имели никакого значения. Шум сознания превратился в тонкий звон камертона, проникающего через все сущее. Звон с каждой минутой становился все тоньше, пока совсем не превратился в тишину. Огромную, непостижимую и осязаемую. Мощную и наполненную. И Мишень вдруг ощутила себя частью бесконечности, всеобъемлющей пустоты, рождающей абсолютно все. Той тканью, из которой скроено бытие.

Резина

За ним тянулся тяжелый след обожженного лютой бранью воздуха. Словно копоть от паровоза, чернел печалью и отчаянием. Салатного цвета кривая калитка провожала его своим скрипом. Пестрая китчевая оградка отдалялась, растворяясь в прошлом. Новая жизнь хоть и сулила стабильность и долгие перспективы, но была чужой. Иной по сути и структуре. Неприемлемой, ломающей и невыносимой. Он брел, прихрамывая. Волоча одно крыло по земле. Петли парковых дорожек флиртовали с ним, водили кругами. Иногда ему надоедало, и он срезал по сырой траве. Выходя на плитку, тянул за собой мокрые, грязные следы, постепенно таявшие и обретавшие прозрачность. Вокруг начали оживать шумы. Забытые, но такие родные. Слышался шепот дороги. Она всегда имеет специфичный звук. К которому так привыкаешь, что перестаешь его ощущать. С приближением шум начинает обретать детали, распадается на отдельные звуки, затем запах выхлопа и ритмы столбов ограждения, разметки и бордюров. Он вышел к проезжей части. Здесь уже стояли припаркованные машины. Их глянцевые поверхности играли утренними лучами. В душе разлилось тепло, но оно не согрело, а скорее ошпарило старые раны. На дисках автомобилей красовались свежие покрышки. Разных производителей и размерности. Он подошел к Субару. Типичный 17 диаметр, легкосплавный золотистый диск. Такой, как был у него когда-то. Прислонился, чтоб вновь почувствовать этот холод. Который так успокаивал и обнадеживал. «Эх братишка, у тебя все еще впереди. А вот пройдет время и начнется...». Затем зажмурился и сел на землю. В голове пронеслись траектории и апексы. Те моменты, когда за землю было почти невозможно удержаться. Она выскальзывала, вырывая куски плоти. Затем шел дым и запах гари. Когда температура поднималась, начинался боевой кураж. Откуда-то брались огромные силы и легкость. Словно он и его братья несли машину по воздуху. А эти скоростные пролеты по трассе… У Субару полный привод, поэтому все 4 колеса изнашиваются примерно одинаково. Все четверо вышли на пенсию одновременно. Дальше кто-то в утиль на переработку, а Данлоп попал в умелые руки сантехника Анатолия. Который с целью обольстить даму сердца, вырезал садового лебедя. И установил прямо под окна охаживаемой. Интегрировав покрышку от спортивного автомобиля в клумбу. Среди цветов, кустарников и насекомых. В тишине и покое. За салатовой, скрипучей калиточкой с пестрым вычурным заборчиком, собранным из всякого хлама с мусорки. Данлоп долго не мог свыкнуться со своей разрозненной, несуразной формой. Которую он воспринимал, как увечье. Разухабистый куст. Все торчит и болтается. Затем он стал замечать, что в этом «раю» масса его коллег. Тут и вкопанные наполовину тринашки от классики, выкрашенные в разные цвета. И кашпо из покрышек. Помимо колес, тут были и пластиковые бутылки, и листы шифера, сотового поликарбоната, дорожки из разномастных плиток и кирпичей. И битый кафель. Все выдавало буйную креативность какого-то садовника, намеревающегося сделать Диснейленд из подручных материалов под балконом хрущевки. Таких клумб много по стране. Все они похожи своей убогостью. Словно эти горе-озеленители заканчивали один институт. Или имеют крупное сообщество в сети, где делятся лайфхаками, чертежами и выкройками резиновых лебедей.
Сначала было страшно. Ты утратил функцию. А, следовательно, потерял призвание, предназначение, смысл жизни. И что теперь? Утилизация? Смерть? Или новая работа. Которая по сути не пыльная. Но унылая. Затем страх ушел, и пришло осознание того, что уж лучше смерть. Жизнь похожа на езду в переполненном троллейбусе, без единого поручня. На что в такой ситуации опереться? На соседей? Они сами постоянно падают и ищут точку опоры. Нет ничего в нашем естестве постоянного и хоть сколько-нибудь надежного. На то она и есть, наверное, природа изменчивой жизни. Он открыл глаза. Ну, можно броситься под машину, наверное. Хотя какой в этом толк. Ведь я фактически ее часть. Шина прекрасно выдерживает вес автомобиля. Причем даже в динамике. Скорее машина пострадает. Данлоп вынул окурок из под крыла и закурил. Под балконами этого добра хватало. На любой вкус. Некоторые из них были с неровным кантиком губной помады. Они нравились ему больше всего. Был в них какой-то еще тонкий неуловимый флер. Странно это курить. Раньше не мог. Та и не до этого было. Всегда в работе. Весь настороже. Только вращение и идеальная балансировка. А сейчас - пожалуйста. Тогда часть машины, а сегодня сам. Один. Не нужен. Бессмысленен. Кинуться в реку? Тоже нет. Что мне будет там? А ведь могли в дрифт еще взять или в школу экстремального вождения. Там все красиво. С дымком и до полного разрыва. Чтоб корд наружу. И порвало на части. Там и на треке работы много. В охране стоять у отбойников. Все лучше, чем на клумбе. Вокруг свои все и асфальт. Пока пинг-понг мыслей убаюкивал своим цоканьем задетое эго, сигарета с розовым кантом истлела, а ноги вывели Данлопа к закусочной. Прямо к заплеванной стене, которую так любили опасные неудачники. Разило горелым кетчупом, нищетой и дорогим парфюмом. Последние два были старыми неразлучными приятелями. Они сидели на лавке из древесной сучины и менялись фантиками.
- Эй, черный! - крикнула нищета, пряча фантики в дырявый карман. Лебедь прищурился. - Не хочешь заработать?
Данлоп хотел убить себя или всех остальных, чтобы разорвать эту связь бытия. И первый вариант был более реален. А заработать - это такое себе. Даже раздражало такое предложение. И это вызывало интерес. Он подошел к нищете так близко, как никогда.
- А что ты хочешь предложить? - спросил он.
Дорогой парфюм открыл чемоданчик, в котором он прятал вонь, и вынул листок газетного осколка. Протянул нищете.
- Тут написано, что исчезли почти все аисты. И некому заниматься доставкой ценных грузов. Из-за этого берут на работу всех, кому не лень. Ты изучи вот. Видишь, так и сказано. Это шанс разбогатеть.
- Да, их занесли в красную книгу, - добавил парфюм. - Им оттуда не выбраться так просто. Из-за этого и коллапс. Понимаешь?
Данлоп изучил осколок. Читать он не умел, но выглядело убедительно. Буквы были ровные, одного тона. Встречались большие. Но редко. Видно, ценные. А раз они ценные, и их не пожалели на такой осколок, то дело явно важное.
- Или такой бизнес-план… - продолжала нищета.
Но Данлоп уже не слышал. К пинг-погну мыслей добавилось шелестение осколка газеты и рефлекс от зеленой обложки красной книги.

Заплеванная стена закусочной сменилась торговым центром. Гектары зеркального остекления с заблудившимися отражениями, бесконечные квадраты однородной плитки, литеры с вывесок, такие же, как на осколке газеты. И несравненный холод безразличия, растекшийся словно туман по торговым площадям. Всюду блуждали не пересекающиеся взгляды. Люди очерчивали свои индивидуальные орбиты. Множество частиц, которые не создавали целого. Разве только шум. В витринах молчали манекены. Застывший образ, собранный стилистом. Немая трансляция чьей-то мечты, которая ждет откликнувшуюся душу. «По сути коллега», -  мелькнуло у Данлопа. Еще один пример, как можно приносить пользу абсолютно статично. Работа мертвеца. Видно, из всего можно извлечь выгоду. Вспомнился мучительный месяц на СТО, когда хозяин Субару решил взять на слабо столб. А тот, держал себе провода и флиртовал с самкой тополя. Когда мы на форсаже давали угла в затяжном повороте. Ясное дело, что столб не успел увернуться, и бочина ушла в расход. Так мы и превратились в недвижимость. Пока запчасти нашлись, потом работы. Целый месяц мучительного простоя. А еще шиномонтаж. Внутри каждого из нас была пустота. Но какая-то наполненная. Свое внутреннее интимное пространство. А сейчас внутренность и наружность потеряли границы. Словно душу выпустили. Опустошенность. Как к такому привыкнуть? Да еще и каждая глянцевая поверхность тыкает в тебя чужим отражением. Мол: «Смотри, во что ты превратился! Резинка ты использованная».
Мимо прошел аист. Стройная геометрия, точеные движения, титановая осанка. Его силуэт выделялся из вязкой толпы. Читался четкий вектор перемещения. Данлоп принялся перебирать ластами скользкие плиты в том же направлении. Серая топь людей все же похитила аиста на время из поля зрения. Но вот оно, чудо! Знакомая геометрия и лоск пера вновь явились взору. Он стоял около вывески с синим конвертиком. Тут же были и другие персонажи. Целый набор разных образов, собравшихся в стройную очередь. Видимо, это был офис почтовой службы или что-то в этом роде. Пестрили почтовые сумки с такими же конвертиками, как на вывеске. Колонна тянулась к квадратному окошку, из которого раз в полминуты выпадала какая-то коробочка или пакет. И очередной начинал пристраивать это в своей сумке. Данлоп занял очередь за аистом и вынул осколок газеты. Изучив его подробнее, обнаружил в нем тот самый конвертик. Видно, он случайно пришел по адресу. Или же его ноги знали, куда идти. В любом случае, это было привычно и даже приятно. Ведь машину всегда вел хозяин. А вся четверка только подчинялась его решению. Никогда не приходилось самому придумывать, куда направиться.
Очередь быстро двигалась. Аисту выпал какой-то мешок, который он ловко подхватил привычным движением и шагнул в сторону. Свет из окошка ударил по глазам Данлопа. Но через пару секунд, черный силуэт оператора стал приобретать полутона.
• У Вас какой номер? - спросил оператор, перебирая бумаги на столе.
• Номер?
• Контракта номер. Контракт заключали? Там номер был в шапке.
• Нет, я это… - и Данлоп протянул осколок.
• Ааа… Ясно. Тогда вот, подпишите и запомните номер - 555.
Из окна выползла бумага с литерами и рядом брякнула пластиковая ручка.  Данлоп чиркнул какой-то завиток. Лист скрылся, а из окна протянули такой же мешок, как у аиста.
• Доставка воздухом, адрес: Темная, 13, лично в руки.
Данлоп попытался воспроизвести движения аиста. И, как ни странно, удалось. Хоть и без такой же четкости и выверенности, но тоже неплохо. Мешок был не тяжелым и словно дышал. Ощущалось какое-то хрупкое тепло. От которого грубая резина лебедя наполнилась гибкостью и упругостью одновременно. Чувствовался холод прорастающего стержня, смысла где-то внутри. Хотя нутра больше не было, но его чувство вновь всплыло. В переполненном автобусе блеснула отполированная поверхность свободного участка поручня. Достаточная для того чтоб хоть как-то за нее уцепиться и ощутить тень уверенности.

На парковке Данлоп снова заметил аиста. Тот готовился к взлету. Он стоял, расправив крылья. Размах впечатлял.
- Постой! - крикнул Данлоп. В ответ аист явил свой гордый профиль, сфокусировав левый глаз.
- У меня первый раз, как мне с этим справиться? Я не знаю, как искать адрес.
- А что у тебя?
- Темная, 13.
- Да ладно. А у меня Светлая, 31. Это совсем рядом. Через дорогу от Темной. Сверху город другой. Он похож на кота, играющего с клубком. Тебе нужен хвост. Там под ним улица темная. Можем полететь вместе. Но придется сделать крюк. На пути территория красной книги. Там уже много наших полегло.
- А как летать? Я то как-то больше по земле.
- Делай как я. Проще всего против ветра взлетать, не так обжигает надеждой. Смотри!
Аист вновь расправил крылья повернулся к ветру. Затем взмах и рывок. Лебедь повторял все синхронно. И вот теплый поток рванул его вверх. На крыльях появилось какое-то давление. Зашумел ветер и земля начала отдаляться. Первое время покачивало. Но он тут же уловил те микродвижения тела, которыми можно добиться баланса. Высота росла. Под ним начали формироваться примитивные формы. Линии дорог, полосатые поля, жилые массивы, расставленные по линеечке, квадраты, треугольники. Оказывается, все это разнообразие живой природы и урбанистики имеет такой простой геометричный вид. Сверкнуло разочарование. Вот и петли парковых дорожек, которые так бесили. Лежат беспомощным орнаментом. А вон и серпантин, по которому в прошлой жизни нарезали повороты на Субаре. Все карты открыты. Никакой загадки. Повороты не имеют больше тайн. Это теперь просто изогнутые линии. Этот мир абсолютно понятен. Полет мерзок и не романтичен. Шум, вибрации, воздух противно трется. Дробится потоками, проваливается, вновь вздымает. Нет в нем опоры и надежности. Словно кто-то масло разлил на асфальте. То теплый, то холодный. Так все это бесило и возмущало, что Данлоп забыл про аиста. Тот летел ниже и уходил левее. Стал различим силуэт того самого кота. Клубком оказался парк, где он встретил нищету. А левее был хвост. Хренов мешок мешал. Балансировать было неудобно. Но все же удалось взять крен и поравняться с напарником. Тот снижался. Траектория вела к хвосту. Скорость нарастала и воздух начал щипаться какими-то насекомыми. На кончиках крыльев возросла вибрация, усилился гул и даже перешел в вой. «Да! Навалить - это по-нашему!» - мелькнуло в сознании воспоминание, как со светофора рвали тазы и прочий хлам. Пейзаж начал переходить от примитивизма к академизму. Кроны деревьев, текстуры, цвета заборов, фонарные столбы. Оказывается, все это время, земля неслась с дикой скоростью. За безмятежностью высоты этого не заметно. Видно, от этого боженька так инфантилен. Аист выгнул спину и ударил крыльями перед собой. Затем еще несколько раз. Скорость резко снизилась, и ноги ощутили грунт.
- Все. Тебе сюда, - сказал он, поставив мешок на траву. - А я через дорогу.
Данлоп кивнул. Клюв не размыкался, а по телу шла дрожь. Вата в ногах, картон в голове. Ветер словно продолжал выть, гоняя мнимые перья по всему телу. Странная хрень. Забор нужного дома был не то уставшим, не то с перегаром. Стоял вразвалочку без особой дисциплины. Щетина, пуговиц не хватает, щербатая прорезь почтового ящика. Калитка, словно проститутка. Ветреная, помятая. Видно, часто принимала с ноги. Ощущение того, что мешок здесь приживется, было сомнительным. Он-то сейчас уйдет, расправит крылья, и это место пропадет в локальных плоскостях пейзажа. А для мешка это навсегда. Тут и первые шаги, и вторые, и вперед ногами вынесут через эту проститутку. Обстановка стремная. Но назад пути нет.
- Здорова! - раздалось в щели. Расхлябанный скрип калитки, и вот он. Немытые руки, блеск золотого зуба, мешки под глазами, жидкая майченка, стоптанные шлепанцы, три полоски, сигаретный дым. Все это вихрем подхватило мешок.
- Зинок! Зинок! Смотри кто пришел! Ё мое. Богатырь, нах!
Позади нарисовался бесформенный силуэт, перетянутый махровым халатом и подытоженный засаленной бретелькой. Мокрые глаза, бесцветная копна волос, грязные пятки, рыхлое лицо.
- Ох, радость наша! Митенька! Гляди-ка. В тебя весь!
- Братюнь, зайдешь, накатим за богатыря. Мы с утра отмечаем. Такой продукт есть, офигеть. Саныч подогнал. От души чисто в душу.
Данлоп мотнул головой и поспешил удалиться. Еще какое-то время, вслед сыпались заманчивые предложения, сменившиеся бранью. И звезда на елке - детский плач.
«Твою мать, - подумал Данлоп. - Я-то все уже, свое отлюбил, выгорел. А тут новая жизнь. Все сначала. Первая боль, первое разочарование, первая сигарета, первая ложь, первая правда, первая больная правда, первая надежда, как дырявая одежда, мать ее в так».
У гидранта курил аист. Серый, как облитый из предательского тазика.
- Сдался? Кто у тебя? - спросил он.
- Быдло какое-то, - сказал Данлоп, поджигая окурок около алого канта.
- Возьми мои, - протянул аист. Из стройной коробочки блеснул золотой фильтр.
- Та я так лучше, - отмахнулся лебедь. Какая разница. Не до красоты сейчас. Стыдно смотреть на красивое даже.
- Не кручинься, мои тоже обрыганы. Это наш основной заказчик. Они лучше всех размножаются. Гонятся за мат.капиталом. А еще бесплатный проезд в трамвае. А там еще и декрет, прочие выплаты. Бизнесмены, мать их. Я сначала тоже депресcовал. Но есть и позитивные моменты. Черные рейсы.
- Это как? - заинтересовался Данлоп.
- Тут видишь, все официально. Идешь в МФЦ, собираешь справки, заполняешь бумажки, затем наряд-заказ формируется, ставят на распределение и через нас отправляют. А есть и залеты. Когда не запланировано. Залетел во двор хороший какой. Или заранее присмотрел людей каких интересных. Ладных. И им потом подбрасываешь. Бывает они в шоке сначала. Но как показывает практика, с них самые лучшие родители выходят.
- А где мешок-то брать на такой левак?
- Аааа. Есть вариант. Погнали - покажу. Я обычно каждый второй рейс в черную летаю. Есть на примете дом один хороший, и люди вроде приятные. Для них бесплатного трамвая не жаль.
Второй взлет дался, как само собой разумеющееся. Как снова-здорова. Но не так, как второй раз в первый класс. Без драматизма безнадежности. Земля вновь приняла пиксельный вид майнкрафта, а GTA 5 на максималкахвернулось в районе передней лапы кота.
- Здесь крупное производство, - сказал аист. - Порно выпускают. И есть у них побочный продукт. Мешки, как наши, только черные. Пластиковые. Скользковаты  немного. Их вон в те контейнеры выбрасывают. Потом по МФЦ развозят. Сортируют, пакуют или утилизируют. Тут и можно перехват сделать. Я пойду проверю мусорку, а ты тут осмотрись.
Здание было промышленного вида. Со встроенным холодом и блуждающим эхо, которое липло к каждому звуку. Бетон, кирпич, разрушенные ожидания, битый гравий, смешанный с грязью. Но в солнечную погоду здесь даже было уютно. Хотелось присесть где-то у стены в боковом свете и выпустить пару колец усталости из короткого окурка. Эти его мысли словно притянули подобный сценарий. Он заметил что под стеной у входа сидела нищета. Она торговала какими-то книгами.
- Курсы по агрессивному маркетингу не интересуют? А личный бренд? Или вот! Библия трейдера? - кричала она издалека.
Данлоп подошел. Нищета ощупывала дырявые карманы в поисках поддельной зажигалки. Все было старательно разложено на затертой клеенке, заботливо украденной с кухонного стола в общаге техникума. Обложки пестрили успехом, транслируя счастье и достаток. Требовалось только приоткрыть книгу и пустить в себя те секретные, но доступные каждому уму знания, которые перевернут мир с ног на голову и бросят его к твоим коленям. Книги были не новыми и из них выпадали некоторые предложения, уставшие сидеть в своих строчках. Их нищета старательно прятала обратно. Сверяя шрифты и стараясь не перепутать. «Всего 10 минут в день», «каждый второй знакомый», «еще одна полезная привычка», «пространство вариантов», «энергия денег, «магия утра», «сила подсознания», «квантовый мир», «запрос вселенной». Данлоп хоть и не умел читать, но смысл предложений как-то понимался сам собой. Ведь знания этих книг доступны совершенно каждому. Помимо книг, на клеенке расположились золотые часы из пластика, денежные амулеты из того же материала и прочая дребедень. Данлоп протянул нищите зажигалку. Она долго рассасывала сигарный окурок, сгоревший по самый бант, пока он не начал испускать клуб залежалого дыма.
- Хорошое тут место! - сказала нищета, усаживаюсь на пачку прошлогодних журналов Форбс, стянутых шпагатом. - Популярность и богатство идут рядом. Через эту проходную актеры заходят. Можно неплохо заработать. Сейчас тут подниму маленько, потом закинусь в один стартап. Но не всё. Еще на бинарные опционы оставить надо. Понимаешь, нельзя все активы в одно место сваливать.
- И что, никто не покупает ничего?
- Та ну как, не покупают, ты чего? Это же такие знания! Да, не покупают. Ну, это раскачать надо. Раскачка всегда долго проходит и тяжко.
-Ты же погибнешь, если разбогатеешь.
Нищета вдруг уставилась в лучистое солнце. Яркий свет резал ее на глубокие морщины. Видно, что когда-то она была очень привлекательна.
- Та никогда я не разбогатею. Может другим помогу, а сама нет. От попыток разбогатеть еще никто не разбогател. Богатство, как тень. Чтоб его приманить, нужно идти от него, а не за ним. Деньги - это побочный эффект счастья, а не наоборот.
- Блин. Я же тоже закурить хотел, - подумал Данлоп. Стало жалко нищету. Выходит, она появляется только там, где нет счастья. И все ее действия заранее бесполезны, а, значит, обречены. Нужно валить отсюда. Правильно Аист делает, что мешки отсюда таскает.

Мешок был один. Все удачно складывалось. Так как пара, которую заприметил пернатый тоже была одна. Данлоп просто летел сопровождением, набирался лётного опыта и осваивал непривычный вид города. Полет даже начал приносить удовольствие, правда лебедь его не замечал. Из головы никак не шла нищета. Ее тощие руки, которые постоянно что-то ищут в дырявых карманах, брендовая одежда, затертая до дыр. Клетчатые сумки с пожитками. А, главное, ведь, как ей помочь, чтоб не убить ее при этом? Когда она улыбалась последний раз? Та и случалась ли с ней улыбка? Вот если тебе улыбнулась удача, то тут все ясно. А нищета? Внезапно Данлоп ощутил холод тени, которая плавно накрыла его. Аист летел ниже и чуть впереди. Лебедь оглянулся. Там, где ранее был солнечный диск, теперь чернел твердый контур огромной книги. Она была раскрыта ровно посередине. Страницы на ветру издавали невыносимый шелест. Ее тень словно сожрала Данлопа и теперь ползла к аисту.
«Ах, ты ж зараза красная! - мелькнуло в голове. - Вот и мой шанс!»
- Кардан тебе стакан, - крикнул Данлоп и резко дернулся назад и вверх. Прямо в открытую книгу. Его ничтожное резиновое тельце попало в переплет. В самый центр. Книга резко схлопнулась и приступила к немедленному падению. Припадок невесомости, нарастающий свист воздуха, всего этого он не ощущал. Внутри книги иное измерение. Мир идей, осевший в печатных знаках. То, что не горит и не страдает от законов физики. Чистые смыслы, лишенные всяких оболочек. Мир идеальных вещей. Форма вечной жизни, питающейся вниманием наблюдателя. Информация существует, только когда есть кому ее считывать. Она заразна и легко размножается, мутирует. Но не успел резиновый взгляд привыкнуть к этой темноте, как белые трещины начали рвать на части все это великолепие безмолвия. Данлоп видел, как однажды на втором марке лопнула шина в затяжном бернауте. Ее пустота резко стала бесформенной. Душа покинула оболочку. В той шине был еще японский воздух, который таил в себе запах сакуры, прилива и набережной. Рыбы разложенной на причале. Сейчас происходило нечто похожее. Свет проникал сквозь трещины пожирая тьму.
Когда страсти утихли, Данлоп осмотрелся. Он лежал на траве, в небе парили силуэты птиц. Они разлетались в стороны от центра. Рядом лежала книга. Ее стошнило всем содержимым. Видно, произошло отравление посредственностью, исчадьем которой был резиновый лебедь. Такому персонажу не место в красной книге. Он одновременно и продукт серийного массового производства, как шина, так и ручная работа. Но дело рук весьма кривых и посредственных. На искусство никак не тянет. Короче, редкая шлачина, от которой любую красную книгу вывернет наизнанку. Та его и самого от себя тошнило. Солнце тянулось к горизонту. Черные птицы на фоне оранжевого неба напоминали старую заставку передачи «В мире животных». Он сел, и вдруг рядом блеснул золотом уже знакомый фильтр дорогой сигареты из аккуратной коробки. Второй раз было грех отказываться. К тому же его окурки уже закончились. Сейчас не стыдно было взглянуть красоте в глаза. Оказалось, что у новой сигареты совсем иной вкус. Без горечи бытия. Откуда берется этот привкус у окурка? От полета вниз и удара о землю или от губ курившего? Новая сигарета обнимала тебя, как руки любимой женщины. Утешала и успокаивала, как родная мать. Давала надежду и силы. Рисуя дымом радужные города царства будущего. Которое парило в воздухе, росло и принимало невообразимые формы. Новая сигарета кружила тебя в вальсе умиротворения и нежности. Пока последние аккорды не столкнулись с фильтром и дирижер вышел на поклон.
- Как тебе это удалось? На тряпки порвал красную книгу! Всех наших освободил! Да ты воин! Настоящий, несокрушимый воин!
- Да какой я воин? Противно от всего этого. Давай завтра черный опять слетаем? И дашь мне еще одну сигарету? Хочу нищету угостить. Надеюсь, ее это не убьет.

Углерод

Часть 1
Свои его не принимали. У всех них, была чёрная душа, как и у него. Но были нюансы. Те, что слева, были твёрдыми. А справа - мягкими. Твёрдые были скупы на эмоции, и от того дольше жили. Во главе угла дисциплина. Мягкие всецело отдавались делу. И век их был короток, а жизнь наполнена глубиной смачной черноты. Эмоционально, но скоротечно. В любом случае он не умещался ни в одну из этих концепций. В коробке он лежал посередине. Маркировкой НВ вверх. Что означало твердо-мягкий. Соседи его презирали. Говорили, что он сидит на двух стульях. Дразнили «не определившемся». И не принимали в свои тусы. С начальством тоже не ладилось. Его дёргали из коробки по мелочам. Никаких творческих задач. То номер записать, то строку в книге подчеркнуть. Мягких забирали надолго. Возвращались они потёртыми, грязными и сильно короче, чем были. От них исходило тепло рук хозяина. И запах свежезаточенной древесины распространялся по коробке. Они были уставшими, но довольными. Если твёрдые изнывали от безделья, отлёживая себе твёрдые грани, то эти отдыхали. Набирались сил. Обсуждали оттенки серого и изящество линии. Кайфовали от сопричастности и общего творческого дела. Хозяин рисовал ими натюрморты. Твёрдые были не способны на такую глубину и самоотдачу. Поэтому долго сохраняли свою длину. Черчение случалось редко. Они всегда были хорошо заточены, циничны и занудны. Их доставали для тонкой блендой работы. Для еле уловимых полутонов. От чего они мнили себя элитой. Твёрдо-мягкий чувствовал себя изгоем на этом празднике жизни. У него должен был быть свой путь. Который ему был не ясен. И он был на этом пути один. Никакой протоптанной тропинки видно не было. Как-то его взяли для акварельного этюда. Сделали лёгкое построение. Наметили предметы. Затем он увидел танец цветной акварели. Как краски начали сливаться в сыром листе, игнорируя заданные им контуры. Вытекая за рамки. И ей все сходило с рук. А самое главное, что мир вокруг был цветным и ярким. Как акварель. А он был чернографитным карандашом. И от того не способным на передачу цвета. Когда лист высох, хозяин взял ластик и стёр всю работу карандаша. Оказалось, что карандаш отлично стирается из-под акварели. Не осталось никакого следа его присутствия. Он вернулся в коробку опустошенным. Словно у него украли часть его жизни. Острота притупилась, и ясность восприятия утратила чёткость. Злыдни соседи были уже в курсе его неудачи. И стали дразнить цветным. «Может пойдёшь к этим ЛГБТшникам в коробку? К цветным карандашам…».

Часть 2
Потом появился блокнот. Эдакий жирдяй с растянутой резинкой. Хозяин пристрастился делать в нем какие-то заметки. И твёрдо-мягкий переехал в портфель. К своему новому другу. Блокнот хранил в себе множество непонятной муры и охотно делился ей с недрами сумки. Щедро просыпая всякие вырезки, наклейки, огрызки бумаги и даже засушенные листья. С карандашом они сработались. Толстяк был хорошим, но по факту, пожирал карандаш своими шероховатыми страницами. Наверное, это и был его особый путь. И он наконец нашёл своё место. Жизнь начала налаживаться. Постоянные командировки, новые места, быстрые заметки. Вскоре у них появилась некая ментальная связь. Ведь с каждым днем карандаш все больше наполнял блокнот чернотой своей души. Но канцелярскую идиллию испортила шариковая ручка. Стройная. Всегда в одной поре. Однотонная синяя, как холод, и безапелляционная. Слово карандаша на ее фоне ничего не значило. Она не поддавалась ластику. Ходили слухи, что даже топору не под силу вырубить то, что ей было написано. Карандаш все реже стал видеться с блокнотом. Работа заглохла. Кто знает, сколько синего яда таил ее стержень. Может, его больше, чем страниц в блокноте. В итоге карандаш все больше валялся на дне сумки. Где пристрастился к скрипучей трескотне ржавой, потерянной скрепки. Она когда-то присматривала за документами. Но потом удачно соскочила. Когда всю пачку этой бумаги вынимали из сумки. Остался только ржавый след на белой бумаге. Условия на дне были не очень. Как-то раз в тряске или суматохе кто-то сел на эту самую сумку и у карандаша обломился кончик грифеля, и он резко затупился. От этого трескотня скрепки стала еще интереснее и выразительнее.

Часть 3
Внезапно мрак смутного безделия и прозябания расселялся. В портфель ворвался яркий свет. Все обитатели принялись гадать, что принесет этот луч. Глаза стали потихоньку привыкать к свету. Хозяин вынул карандаш. В его графитовом сердце мелькнула искра надежды. Может, снова этюд или номер телефона? Он терялся в догадках. Затем 4 оборота в точилке. Процедура не особо приятная, но с кончика срезалось засаленное грязное дерево. Возвращалась ясность ума. Мир становился ярче и резче. Словно надеть очки слабовидящему человеку. Видимо, дело ответственное. А, может, просто профилактика? Нет. Все намного хуже. Это оказался очередной переезд. Он очутился в липких маленьких ручках. С неопрятными ногтями. Ручонки швырнули его в школьный пенал. Потертый, треснутый, грязный пенал. Из дешёвого пластика. Внутри следы пасты, графита разных цветов и катышки ластика. Крышка захлопнулась, погрузив убогое пространство в темноту. Черт, лучше бы оставаться тупым в этот момент. Было бы не так больно это осознавать. Новые соседи тут тоже имелись. Дешманское канцелярское быдло. Оранжевая пластиковая ручка с обглоданным хвостом и синей пастой. Такая же покусанная красная с красной пастой. Фломастер с перегаром. Школьник грыз всё: от канцелярии до ногтей. Зубы у него чешутся, что ли? В углу лежал грязный ластик. Твердый, замусоленный и тоже надкусанный. Карандаш сразу понял, что его тут ждет. Школьники - самый неблагодарный вид пользователей. Не опрятные, бесхозяйственные и неряшливые. Еще они любят бегать. По поводу и без. Драться портфелями и кидаться друг в друга своими принадлежностями. Тут и черчение, и ИЗО, и фонетический разбор, и поля в тетради. Работы масса, но вся опасная и бестолковая. Знакомиться с сопенальниками не хотелось. Они обсуждали школьные приколы, мемы и видосы из тиктока. Карандаш выглядел, как городской ведущий на сельской свадьбе. Но высокомерию здесь не было места. Он понимал, что через неделю станет таким же, как они. Запущенным, грязным и обгрызенным. И тогда его высокомерие ему аукнется. Оказалось, что до сегодняшнего дня он жил вполне достойно. И грех было жаловаться.

Часть 4
С этого дня начался резкий упадок. Грязь, отсутствие уважения, презрение. Школьнику нравился карандаш, пока он был острым. Но чёткость его линий быстро сходила на нет. Словно снегурка, подсевшая на горячий фастфуд. Еще эта жуткая тряска в пенале, когда школьник бегал по коридорам школы. Никакой опрятности, ясности мысли или осознанности. Сплошные низменные детские желания и тупые мечты. Тут даже трескотня ржавой скрепки из портфеля вспоминалась, как сложная философская литература. На уроке ИЗО почти все участники пенала оказались на столе. Словно их построили на плацу, и учитель стал зачитывать боевую задачу. На других столах тоже были такие же мини-построения. Подъехал автозак со школьно-оформительскими красками. С лохматой кисточкой, прическа которой свалялась на один бок. Словно сапог. Явно она ночевала в каком-то вытрезвителе с ведром на голове. Схема проста. Намечаешь карандашом, а потом раскрашиваешь красками. И тут сзади раздалось это самое: «Дашь карандаш?». Там за партой сидел его друг, который не имел карандаша. Как можно доверять человеку, который не имеет карандаша? Явно же, что он у него был. Не могли же школьнику не купить карандаш? Просто он его где-то просрал. И теперь просит твой. Это не надежный товарищ. Все ведь логично. Но липкая детская ручонка без лишних раздумий схватила твёрдо-мягкого и, не оглядываясь, протянула за спину. Задний оказался криворук, и идеальной стыковки не произошло. Этот не смотрел, а второй смотрел, но тупой. И криворук впридачу. Карандаш выскользнул из рук и почувствовал свободное падение. Такое паническое, неотвратимое и одновременно завораживающее. Время не замедляется в таких ситуациях. Это просто иллюзия. Дело в том, что в этот самый момент ты сталкиваешься с целой чередой ранее не виданных чувств и ощущений. И ваш мозг начинает ими искренне восхищаться, изучать. Вырабатывать отношение. А хорошо это или плохо? И как так получилось? А что произойдёт дальше и что происходит сейчас? А как мы теперь будем с этим жить? Целый всплеск мыслей за кратчайший промежуток времени. Иногда это такое количество нового, которое не пробежало перед твоим взором за всю жизнь. И тут говорят, что жизнь пролетела перед глазами. Кажется, что произошло большое количество событий. Но на самом деле жить осталось меньше секунды. Время не затормозить. А вот и касание со школьным паркетом. Удар пришёлся на самый кончик. Который еще не успел затупиться. По графитовому нутру начала распространяться ударная волна. Которая резонировала в сухом дереве. Она шла очень линейно, плавно но вот вдруг споткнулась обо что-то. Где-то внутри и глубоко. О какой-то щелчок. Карандаш знал про этот щелчок. Всю свою жизнь он старался не думать о нем. Морщился от подобных историй, рассказанных коллегами по цеху. Это треснул грифель. Теперь, с этого самого момента, душа карандаша состояла из двух частей. Она была лишена прежней целостности. Он стал инвалидом. В одну долю секунды. Из-за малейшей и безобидной, на первый взгляд, оплошности. Халатности, за которой не стояло злого умысла. Мерзость этого щелчка состояла в том, что неизвестно было, в каком именно месте произошел надлом. Надлом означал, что карандаш теперь нельзя точить. Что при заточке может вывалиться аж половина грифеля или еще больше. И придётся стачивать его очень сильно, до самой карандашной старости. Стариков называли огрызками. Иногда находили им работу. Например в паре с маленькой записной книжечкой. Или ставили протезы. Но такие насадки водились только у художников. Чаще всего их просто выкидывали. Кому нравится точить карандаш, из которого постоянно выпадает грифель? Или он подломился в ответственный момент, и его нужно срочно перетачивать? А точилки нет. Таких даже в школьных пеналах не держат. В любом случае, где бы не случился надлом, на продолжительность жизни это влияло крайне негативно. Словно раковая опухоль. Никто не знает, сколько ты протянешь. А вдруг надлом не один? Вдруг весь грифель раскрошился. Эти мысли теперь станут постоянными спутником карандаша. Будут напоминать о себе перед сном. И в любое свободное от работы время. Заточка станет еще более мучительной. Словно игра в Русскую рулетку.

Часть 5
Следом за падением завязалась драка между дающим и принимающим. В ходе которой карандаш был случайно пнут ногой под шкаф. Где его потом с успехом не обнаружили. Затем замечание учителя, перепалка школьников из разряда: «Ты, нет ты!». «Дневник на стол!» и «Угомонитесь уже наконец!». Ночью карандаш отправился в путешествие по стране потерянных предметов. Он вышел из здания школы. И целый ненужный мир оказался перед ним во всей красе. Потерять хозяина для рабской психики - это сокрушительный стресс. Это одновременно и утрата смысла жизни, и смещение всех ориентиров. Нужно было за что-то зацепиться, чтоб нащупать новую плоскость координат. Ощутить ее масштабы, а затем попытаться уместить все в свое скудное сознание. Процесс усложнялся, а с другой стороны упрощался приобретением увечия. Это отвлекало, но счастья не прибавляло. Выбирать из двух зол не приходилось. Они оба были твоими. Далее вопрос:как с ними породниться и принять в обиход? Ночной город был скуп на огни. Редкие фонари очерчивали тенями идущего карандаша. Рисуя эллипсы вокруг него его же тенью. Словно стрелка по циферблату наматывала час за часом. Лабиринты дворов вывели его к бару «Черта». Буква «А» на вывеске мерцала и то и дело тухла. Открытая дверь обдала его запахом сигаретного дыма, горелой еды и кислого пива. Воздух был мутным. От чего лучи ламп были мягкими, словно они пьяны. Барахтались беспомощно в прокуренном пространстве. Такое он ощущал, когда его долго не затачивали. Мир плыл. Звуки становились мягкими. Словно вышел в туалет и слышишь отголоски вечеринки, которая продолжается у стойки в твоё отсутствие. Да. Это некий уход от реальности. Сначала в туалет. А что если уйти дальше? Возможно прежняя острота уже и не нужна. Путь саморазрушения такой сладкий и манящий. Может только он и остался? Эта мысль блеснула упадническим оптимизмом. Откликнулась в твердо-мягких недрах карандаша. Он сел за стойку, словно вышел на сцену. Его тут же заметил лисий взгляд бармена. Также на него обернулись соседи. Такие же с потухшим углём во взгляде прихожане храма саморазрушения. Лисий взгляд молча налил ему вискаря. Карандаш разом осушил стакан. Нутро наполнил жар. Который был так знаком графитовой душе. Он прокатился по всему телу. От кончика до ластика. Когда горячая волна стихла, осталась одна пылающая точка внутри. Это был излом. Она горела и вот начала плавно затухать. Затем пошли пьяные разговоры, знакомства, рассказы за жизнь и анекдоты. С каждой рюмкой мир вокруг наполнялся ватой. Возникало ощущение, что время притормозило, а твоя скорость и реакция стали выше. Движения легче и грациознее. Даже язык не поспевал за такой скоростью мысли. Постоянно путался в словах. Все было весело, пока сопли не пошли пузырём. Проснулся карандаш на заботливо подложенном счете за выпивку. Древесину ломило, и казалось, что грифель вот-вот выпадет. Денег у карандаша не оказалось. Зато удалось договориться с барменом об ответной услуге. У него был блокнот со списком должников. Которых нужно было то вписывать, то вычеркивать. С подобной работой карандаш легко мог справиться. И так он стал завсегдатаем этого места.

Часть 6
Днем карандаш слонялся по городу. Искал подработку, но как правило безуспешно. В основном наблюдал за холодом безразличия, который пронизывал улицы и презрительно смотрел на него лицами незнакомых людей. Каждый был сам за себя. Ведь каждый человек не одинок. С ним все его проблемы и дела. Спутанные в клубок со временем. Всякий прохожий, как навозный жук. Озабоченно катит перед собой этот огромный комок, максимально сосредоточившись на нем. А до остального нет никакого дела. После таких холодных прогулок бар казался родным. Ведь всякая дрянь, которую ты встречаешь периодически, на регулярной основе, становится тебе родной. Сегодня нужно было вычеркнуть пару должников. Карандаш решил не тянуть с работой. Сделал дело, гуляй смело. Бармен протянул ему список. Он привычным движением повёл линию. И вот он. Самый неприятный из всех возможных звук. Грифель рассыпался. В глазах потемнело, в ушах звон. Такого раньше не было. Вот оно. Приехали. Он словно заново испытал то роковое падение. Щелчок громко вспыхнул у него в голове. Бармен поморщился.
- Не беда. Сейчас починим, - сказал Лисьи.
Впервые твёрдо-мягкий затачивали кухонным ножом. Да еще и тупым. Хотя у самой ручки нож был чуть острее. Но все равно, он не строгал, а вырывал куски древесины. Выбора не было. Точилки сюда не захаживали. Такой ручной способ был опаснее. Можно было легко вырвать кусок грифеля. Дерево расступалось. Обнажалось Черное нутро. Стружки скручивались в кудри и разлетались по сторонам. Вот уже графит показался и выскользнул из деревянной плоти. Чуть меньше сантиметра. Кухонный нож продолжил процедуру. Снова полетели опилки. Затем опять показался графит. На этот раз вроде обошлось. Немного заострили кончик и завершили заточку. Все болело. С точилкой это не шло ни в какое сравнение. Он даже не сразу решился взглянуть в зеркало на свою новую причёску. Черт, такого он еще не видывал. Рост сократился. Сутулый, поникший, с рваным краем заточки. Боже, какое уродство! И торчащий графит казался кривым и погрызенным. Как же мерзко! Прежнее изящество кануло в лету. Он словно постарел. Видимо, повреждения множественные. Самый худший вариант. Работу нужно было продолжить. Оставалось полторы линии. Он прицелился. Но ощутил страх. А вдруг опять? Он даже почувствовал боль, хотя еще не прикоснулся к листу. Черт, теперь привычная работа превратилась в пытку. Он повёл бледную не уверенную черту. Тщательно контролируя нажим. Затем вторую. И вот с тяжёлой одышкой он отошёл от списка. Две жалкие нервные линии бледнели на бумаге. Бармен нахмурился. Но ничего не сказал. В этот момент скрипнула дверь. Все оглянулись невольным отработанным движением. В дверном проёме стоял тучный силуэт. Не решавшийся войти. Это был кто-то не знакомый. Затем несколько шагов, и свет тусклой лампочки смог дотянуться до незнакомца. Около входа стоял растерянный толстяк блокнот. С опустошенным взглядом и порванной резинкой. Карандаш его сразу же узнал. В миг его ком проблем и дел, спутанных с временем, куда-то провалился. Он подбежал к толстяку: «Братишка! Ты как так-то?». Блокнот вытянул удивлённое лицо. В глазах полыхнуло пламя узнавания: «Карандашик! Родимый!». Это было такое красивое событие. Воссоединение двух душ. Которые осознали ценность друг друга только спустя месяцы разлуки. И вот их дороги снова пересеклись. Побитые, потёртые, но такие счастливые. Блокнот поведал, что его подрала собака. И после этого хозяин решил его выбросить. Так как не место дранному блокноту в его красивом портфеле. Он вырвал из него несколько листов и отправил в мусорное ведро. В блокноте оставалась еще примерно четверть не исписанных страниц. На половине из них были отметины от собачьих зубов. Обложка была обглодана. Но в темноте не особо заметно. Затем карандаш поведал ему о своих приключениях. Так и пролетела ночь.

Часть 7
Отныне, однообразие серых дней стало не таким мучительным. Теперь все мысли и тревоги делились на два. В черной душе карандаша блеснули грани принятия. А, может, наметился баланс из-за того, что осколки грифеля уравнялись в длине. Кончик тупился, но это стало уже не так значимо. В смазанной, ватной реальности оказалось не так сложно жить. Он даже стал меньше налегать на выпивку. Стержень как-то писал, царапая бумагу древесиной, и ладно. Тупым можно быть долго и при этом выполнять свою функцию. Тупизна намного лучше держится, чем острота. Толщина тупого стержня в точке контакта с бумагой больше, а следовательно давление снижается и расход уменьшается. Быть тупым проще, дольше и выгоднее. Стал слышен сладкий, манящий шепот безразличия. Мир убавил громкость, и шепот становился все разборчивее. Вязкий, густой воздух терся о карандаш боками, словно волны о танкер. Идиллия тупости кружила его в своих объятиях среди сдвигающихся ватных стен. Но вдруг кто-то постучал извне. Приоткрылась форточка и свежий поток воздуха сдул пелену дурмана. Перед карандашом сидел листок бумаги с какими-то кругами. Как из блокнота, только гораздо больше. Или просто близко? А может, это стена? Сознание неохотно барахталось в догадках. Листок ухватил карандаша за плечи и немного потряс. Затем посыпалась речь, как холодная вода со шланга. Кирпичики слов начали складываться в нестройные смыслы. С щелями и толстенными неаккуратными швами. Затем листок еще потряс карандаш. Но уже сильнее. Так, что в черном нутре блеснул спящий клинок боли. Оказалось, что перед твердо-мягким мишень. Такая, как бывают в тире. Вся в кругах и с цифрами. Не ясно было, как ее сюда занесло, и чего именно она хочет? Стены смыслов то и дело валились, создавая клубы пыли, которые надолго погружали все в туман. Но мишень была настойчива, и скоро карандаш понял, что она хочет устроиться на работу в тир. Но для этого ей нужно, чтобы обвели ее пробитие. Он присмотрелся и заметил, что мишень пробита в семерку. Дырка была рваная, в форме сердечка. Ее слова становились понятны, а смысл происходящего нет.
- Ты хочешь, чтобы я обвел твою дырку, и тебя взяли на работу?
- Да. Мне так сказали в тире. Это аннулирует попадание. Как отпущение грехов.
- Но тебя же там расстреляют?
- И что с того? Я же буду в центре внимания. Самой главной во всем тире. Взойду на пьедестал. Это мой час славы, который пробьет, благодаря тебе! Помоги мне, карандашик, миленький!
- Дура, ты не поняла? Тебя в расход пустят. Ты погибнешь!
- Сам ты дурак. Кого может убить популярность и слава! К тому же если и умирать, то знаменитой и красиво. Ты обведешь моё попадание?
- Отвали, ты сумасшедшая. Хочешь себя убить, делай это без меня.
Уговоры продолжались. Мишень все твердила про славу, богатство, популярность. Затем опять про славу и опять про популярность. Она одна такая. И так она рождена, чтоб не хватать звезд с неба, а самой взойти, как звезда, на фоне черноты ослепшей ночи. Постепенно стук сердца, который отдавал эхом в ушах, перебил шепот безразличия. Оно смолкла. А сердце карандаша выпрыгивало наружу. Он понимал что перед ним разворачивается судьбоносный момент. Эта наивная, молодая, пробитая мишень совсем не понимает, на что она идет. Бедного блокнота пес погрыз, и это искалечило ему жизнь, он лишился работы и предназначения. А эта идиотка желает добровольно встать под град свинца. Ради секунды внимания и славы. Это ее даже не искалечит, а просто уничтожит. Порвет на примитивные частицы. Такие же примитивные, как и ее мировоззрение. Он всячески отпирался, искал причины. Жаловался на здоровье, и даже требовал нарочно непосильной оплаты. Но мишень не сдавалась и продолжала все повторять о славе, популярности и внимании. Внезапно карандаш все понял. Решение материализовалось в воздухе.
- Ладно. Я обведу. Но есть одно условие.
Мишень вскочила и начала прыгать, как дурочка. Когда эмоции стихли, карандаш продолжил.
- Я обведу взамен на ответную услугу.
- Какую?
- Я хочу проткнуть тебя. Так же как пули.
- Так не пойдет, карандашик! Меня и с одной дыркой-то брать не хотели.
- Тогда сделки не будет. Или я тебя проткну в десятку или уходи.
Карандаш понял, что нужно ее просто испортить. Чтоб ее не взяли на работу. Лучше пусть живет с двумя маленькими дырками, которые не так-то и заметно, чем погибнет под обстрелом. Мишень впала в раздумья, которые сопровождались словесным потоком. Сомнениями, обвинениями и мольбами. Затем торги и очередные уговоры. В итоге сошлись на протыкании восьмерки. Карандашу пришлось выдумать целую легенду про древнюю мечту дерева, из которого он был сделан. Чтоб дальнейшие его слова звучали убедительнее. Они пошли в каморку за баром. В которой ему случалось частенько ночевать. Сегодня она была свободна и можно было относительно спокойно осуществить задуманное. Может, в тире ей откажут если у нее будет две дырки. Погрустит, но потом обязательно найдет свое счастье. Главное, будет жива и здорова. Научится жить с дырами, как я с треснутой душой. Бумага оказалась плотной и плохо поддавалась тупому стержню. Опять охватило чувство страха и боль. Не хватало выломать графит из-за этой дуры. Встреча с кухонным ножом была кошмаром. Никогда не знаешь, какая окажется последней. Может уже эта. В глазах темнело от давления. Чувствовались потери, графит крошился, шум в ушах становился громче. И вот треск бумаги. Мишень зажмурилась.Проступили слезы. Терпи, дуреха. В тире все было бы куда хуже. Перед мутным взором предстали два рваных отверстия. Карандаш собрал в кулак последние силы и повел серую бледную линию вокруг бесформенных краев. На последнем миллиметре он услышал щелчок. Боль, словно молния, пронзила голову. Он упал на кровать без сознания.

Часть 8
Карандаш очнулся от боли. На этот раз не резкой, а тянущей. Слух уловил скрежет дерева. Затем в проснувшемся зрении всплыла знакомая пластика рваной стружки, которая остается от кухонного ножа. Ее было, как никогда, много. Тот натужно кряхтел, снимая слой за слоем. Нахлынула ясность во всей ее неприглядности. Только бы не повстречать зеркало. В состоянии ясности мир ужасен. Становятся видны пятна плесени на стенах, царапины на столе, потертости на мебели, морщины на лицах и тоска в глазах. От такой реальности хотелось бежать. Иногда это удавалось. Но ее холодная волна всегда потом настигала тебя вновь. Заточка окончилась. Карандаш вышел из кухни в зал. Барная стойка и стулья стали выше, чем раньше. Он впервые это заметил. Видно, точили несколько раз и его рост значительно сократился. Боже, настанет тот день, когда он не сможет вскарабкаться даже на обычную табуретку. Со всех сторон его сверлили немые взоры посетителей. Словно только его и ждали.
·   Дружочек, ты как? Братишка? - обратился к нему толстяк блокнот. Хотя он уже
 не казался таким толстяком. Он стал выше и словно стройнее. Карандаш промолчал. Что тут скажешь.

Часть 9
Были и плюсы в новых габаритах. Например, опьянение наступало теперь быстрее и от меньших доз. Ластик не торчал из-под одеяла. Ну, и, наверное, все. Сомнительные радости, но как-то нужно было с этим уживаться. В этот вечер все угощали его. Каждый завсегдатай то и дело подходил, хлопал по плечу, что-то рассказывал. А мир терял ядовитые краски с каждой рюмкой. Вечер был шумным и развеселым. Все травили анекдоты, музыкальный автомат перебирал пластинки. Уныние карандаша таяло. Все же жизнь продолжается. И никто не знает, как все будет и сколько кому осталось. Вокруг все уже давно и как-то незаметно стали друзьями. Общие проблемы не такие тяжелые, как личные. Видно, нужно ими делиться и уметь принимать чужие. Боль скоротечного бытия стала отпускать. Блокнот травил какие-то невероятные басни, от которых зал дружно, то и дело взрывался хохотом. Но вдруг все резко замолчали. Около входной двери стояло нечто бесформенное. Нечто настолько уродливое, что даже свет тусклой лампы не знал, как подступиться к этой форме. Местами он даже не мог за нее зацепиться и проходил насквозь, рисуя на стене страшные абстракции. Даже опьянение на миг отвлеклось на эту картину и полностью отпустило разум твердо-мягкого. В этот короткий промежуток он узнал мишень. Больше не было той уверенной геометрии в ее формах. Просто рваный бумажный фарш. Искореженное лицо, словно вывернутое наизнанку полотно Пикассо. Во всей этой пластической какофонии читался только не тронутый центр с десяткой. Она подошла к барной стойке, и гробовую тишину порвал звон нескольких монет, ударившихся о столешницу. Одна из них еще долго с характерным звуком описывала круги на месте. Словно искала свое место среди коллег. Бармен молча налил стаканчик разбавленного ПВА. Мишень жадно впилась бесформенным ртом в борт стакана. Струйки клея побежали по останкам ее тела сложными траекториями. Карандаш невольно подошел ближе.
- Что они с тобой сделали?
Его план не сработал. Но она была все еще жива. Сколько же боли может поместиться в этом хрупком теле?
- Ну, поздравь меня карандашик. Вот я и разбогатела. Все, как я и планировала. А главное - десяточка-то цела. Значит, еще потанцуем, а?
- Дура. Какая же ты дура! Зачем ты так? Ради чего? Какие такие цели жаждали такого оправдания?
Карандаш сокрушался, пытался с ней поговорить. У него наворачивались слезы, но мишень словно не слышала его. Она швырялась в бармена деньгами и требовала выпивки. Гул голосов начал расползаться по бару, набирая привычные децибелы. Все обсуждали увиденное, побрякивали стаканами. Нужно во что бы то ни стало ее остановить. Она не успокоится, пока не сгниет в целлюлозной пыли. Целый час он пытался ее вразумить, пока она не отключилась. Тогда карандаш поволок ее в каморку. Это оказалось не так просто. Было страшно случайно оторвать от нее кусок или вообще разорвать на части. Он уложил ее изувеченное тело на кровать. На него смотрела десятка словно ухмыляясь.
-Вот с тобой-то я сейчас и разберусь.
Нужно аккуратно ее проткнуть, чтобы она вновь не пошла в тир. Но и в то же время не развалилась окончательно. Он сегодня хорошо заточен поэтому шанс был. Карандаш прицелился и вонзил стержень ровно между нулем и единицей. Но бумага не поддавалась. Клей ПВА уже засох и сделал свое дело. Он увеличил давление. Сил явно не хватало, древесина начала хрустеть. Гнусный ПВА не сдавался. Еще немного. Кровь барабанила в ушах пополам со скрежетом. Уже не ясно, что это было. Не то рвалась бумага, не то древесина расходилась по швам. И вот ноль с единицей расступились и графитовый стержень вылетел словно пуля из древесного тела. Вся спрятанная в нем чернота озарилась ярким светом. Будто кто-то распахнул дверь темного подвала в солнечный день. Белый свет заполнил собой все. Тот свет, из которого соткано все одушевленное. Его древесное тело с истертым ластиком осталось торчать в пропитанной клеем бумаге. О чем он успел в этот момент подумать? Успел ли о чем пожелтеть? Пронеслась ли вновь перед ним карандашная жизнь? Теперь этого не узнать.